Неточные совпадения
А я с
ножом: «Да полно вам!»
Уж как Господь помиловал,
Что я не закричал?
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел
уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал
ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный
нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня в ужасе проснулась…
Глядит,
уж в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, — говорит, — скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне...
Одолел было
уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким
ножом в грудь, но не уберегся сам.
И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи, вынул
уже турецкий
нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельем, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память.
Посещение кухни было строго воспрещено Грэю, но раз открыв
уже этот удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука
ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение.
Самгин ожег себе рот и взглянул на Алину неодобрительно, но она
уже смешивала другие водки. Лютов все исхищрялся в остроумии, мешая Климу и есть и слушать. Но и трудно было понять, о чем кричат люди, пьяненькие от вина и радости; из хаотической схватки голосов, смеха, звона посуды, стука вилок и
ножей выделялись только междометия, обрывки фраз и упрямая попытка тенора продекламировать Беранже.
— Нет, — повторила Варвара. Самгин подумал: «Спрашивает она или протестует?» За спиной его гремели тарелки,
ножи, сотрясала пол тяжелая поступь Анфимьевны, но он
уже не чувствовал аппетита. Он говорил не торопясь, складывая слова, точно каменщик кирпичи, любуясь, как плотно ложатся они одно к другому.
Он выпустил из толстеньких пальцев орудия труда —
нож, вилку, пошлепал себя ладонями по щекам и, наливая вино в стаканы,
уже не шутливо, а серьезно сказал...
В доме
уж засветились огни; на кухне стучат в пятеро
ножей; сковорода грибов, котлеты, ягоды… тут музыка…
Повара и кухарки, тоже заслышав звон ключей, принимались — за
нож, за уполовник или за метлу, а Кирюша быстро отскакивал от Матрены к воротам, а Матрена шла
уже в хлев, будто через силу тащила корытцо, прежде нежели бабушка появилась.
У ней сильно задрожал от улыбки подбородок, когда он сам остроумно сравнил себя с выздоровевшим сумасшедшим, которого
уже не боятся оставлять одного, не запирают окон в его комнате, дают ему
нож и вилку за обедом, даже позволяют самому бриться, — но все еще у всех в доме памятны недавние сцены неистовства, и потому внутренне никто не поручится, что в одно прекрасное утро он не выскочит из окна или не перережет себе горла.
Ему предстояло —
уже не в горячке страсти, не в припадке слепого мщения, а по неизбежному сознанию долга — нанести еще удар
ножа другой, нежно любимой женщине!
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном
ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого
уже нет, и ему стало ужасно грустно.
Одет он был в старую,
уже давно выцветшую и грубо заплатанную рубашку из синей дабы, подпоясанную таким же старым шарфом, к которому сбоку привязаны были охотничий
нож, лопаточка для выкапывания женьшеня и сумочка для кремня и огнива.
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая — ни дать ни взять икона старинного письма; нос
узкий, как лезвие
ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос.
В походе Дерсу всегда внимательно смотрел себе под ноги; он ничего не искал, но делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку. На ней были следы удэгейского
ножа. Место среза давно
уже почернело.
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий
нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были
уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше, тем она становилась лучше. Наконец мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить себе название Вай-Фудзина.
Маленькая не по росту голова, малокровное и
узкое лицо, формой своей напоминавшее лезвие
ножа, длинные изжелта-белые волосы, светло-голубые, без всякого блеска (словно пустые) глаза, тонкие, едва окрашенные губы, длинные, как у орангутанга, мотающиеся руки и, наконец, колеблющаяся, неверная походка (точно он не ходил, а шлялся) — все свидетельствовало о каком-то ненормальном состоянии, которое близко граничило с невменяемостью.
Как бешеный подскочил с
ножом к ведьме Петро и
уже занес было руку…
Эта короткая фраза ударила меня, точно острие
ножа. Я сразу почувствовал, как поверхностны и ничтожны были мои надежды: я не мог ни так танцовать, ни так кланяться, ни так подавать руку: это был прирожденный талант, а у меня — только старательность жалкой посредственности. Значит… Я неизбежно обману ее ожидания, вернее, — она
уже видит, что во мне ошиблась.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на
ножах, а он, слышь, к Булыгиным.
Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У других отцов сыновья — замена, а мне
нож вострый. Сколько я денег за него переплатил!
Кажется, это
уж должно бы возмутить родителей бедной жены его: в их глазах он, кругом сам виноватый, буйствует и, не помня себя, грозит даже зарезать жену и выбегает с
ножом на улицу…
Надо предположить, что такое впечатление внезапного ужаса, сопряженного со всеми другими страшными впечатлениями той минуты, — вдруг оцепенили Рогожина на месте и тем спасли князя от неизбежного удара
ножом, на него
уже падавшего.
— В воду или под
нож! — проговорил тот наконец. — Хе! Да потому-то и идет за меня, что наверно за мной
нож ожидает! Да неужто
уж ты и впрямь, князь, до сих пор не спохватился, в чем тут всё дело?
— Да, он всегда желал этого, — произнес, почти с удивлением, Постен. — Но потом-с!.. — начал он рассказывать каким-то чересчур
уж пунктуальным тоном. — Когда сам господин Фатеев приехал в деревню и когда все мы — я, он, Клеопатра Петровна — по его же делу отправились в уездный город, он там, в присутствии нескольких господ чиновников, бывши, по обыкновению, в своем послеобеденном подшефе, бросается на Клеопатру Петровну с
ножом.
— С
ножом; я
уж защитил ее своей рукой, так что он слегка даже ранил меня, — отвечал, по-прежнему пунктуально, Постен.
— Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, — шепнула Катишь Вихрову; у него, впрочем,
уж и без того как
ножом резала душу вся эта сцена.
Ко многому я привык в последнее время, на многое насмотрелся у Засекиных; их беспорядочность, сальные огарки, сломанные
ножи и вилки, мрачный Вонифатий, обтёрханные горничные, манеры самой княгини — вся эта странная жизнь
уже не поражала меня более…
— Если меня когда-нибудь ударят, я весь, как
нож, воткнусь в человека, — зубами буду грызть, — пусть
уж сразу добьют!
Он все глубже прятал руки, сдерживая свое волнение, но все-таки оно чувствовалось матерью и передавалось ей. Глаза у него стали
узкими, точно концы
ножей. Снова шагая по комнате, он говорил холодно и гневно...
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным,
узким, острым, как
нож, утесом. В свирепой, косматой темноте, затаив дыхание, мы отчалили от черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века — мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю землю кругом, и, наконец, ура! Салют — и все на мачты: перед нами — другой, дотоле неведомый бок Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры радуги, солнца — сотни солнц, миллиарды радуг…
И вдруг — мне молнийно, до головы, бесстыдно ясно: он — он тоже их… И весь я, все мои муки, все то, что я, изнемогая, из последних сил принес сюда как подвиг — все это только смешно, как древний анекдот об Аврааме и Исааке. Авраам — весь в холодном поту —
уже замахнулся
ножом над своим сыном — над собою — вдруг сверху голос: «Не стоит! Я пошутил…»
Он прошел в столовую. Там
уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный дым колыхался в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров
уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком
ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Я бы все это от своего характера пресвободно и исполнил, но только что размахнулся да соскочил с сука и повис, как, гляжу,
уже я на земле лежу, а передо мною стоит цыган с
ножом и смеется — белые-пребелые зубы, да так ночью середь черной морды и сверкают.
— Истинно вам говорю: глядишь это, глядишь, какое нынче везде озорство пошло, так инда тебя
ножом по сердцу полыснет! Совсем жить невозможно стало. Главная причина: приспособиться никак невозможно. Ты думаешь: давай буду жить так! — бац! живи вот как! Начнешь жить по-новому — бац! живи опять по-старому!
Уж на что я простой человек, а и то сколько раз говорил себе: брошу Красный Холм и уеду жить в Петербург!
«Мила еще, видно, и исполнена таинственных страхов жизнь для этих людей, а я
уж в суеверы не гожусь, чертей и ада не страшусь и с удовольствием теперь попал бы под
нож какому-нибудь дорожному удальцу, чтоб избавиться, наконец, от этих адских мук», — подумал он и на последней мысли окончательно заснул.
Он не ошибся. Николай Всеволодович
уже снял было с себя, левою рукой, теплый шарф, чтобы скрутить своему пленнику руки; но вдруг почему-то бросил его и оттолкнул от себя. Тот мигом вскочил на ноги, обернулся, и короткий широкий сапожный
нож, мгновенно откуда-то взявшийся, блеснул в его руке.
Мне тотчас рассказали, что капитана нашли с перерезанным горлом, на лавке, одетого, и что зарезали его, вероятно, мертвецки пьяного, так что он и не услышал, а крови из него вышло «как из быка»; что сестра его Марья Тимофеевна вся «истыкана»
ножом, а лежала на полу в дверях, так что, верно, билась и боролась с убийцей
уже наяву.
А тут
уж разно рассказывают: одни говорят, что этот управляющий сразу бросился на барина с
ножом, но другие — что Тулузов успел его сослать и тот, однако, бежал из-под конвоя и, пробравшись к своему патрону ночью, зарезал его.
— А вот это мне иногда представляется, — продолжал Ченцов,
уже вставая и отыскивая свою шляпу, — что со временем мы с вами будем злейшие враги на смерть… на
ножи…
Несколько минут Перстень любовался этою картиной, раздумывая про себя: броситься ли ему тотчас с
ножом на башкирцев и, не дав им опомниться, перерезать всех до одного? Или сперва разогнать лошадей, а потом
уже начать резать?
Напрасно Серебряный просьбами и угрозами старался удержать их.
Уже отряды татар начали, под прикрытием стрел, обратно переплывать речку, грозя ударить Серебряному в тыл, как Перстень явился внезапно возле князя. Смуглое лицо его разгорелось, рубаха была изодрана, с
ножа капала кровь.
Чтоб отдалить минуту наказания, как я
уже упоминал прежде, решаются иногда подсудимые на страшные выходки: пырнет
ножом накануне казни кого-нибудь из начальства или своего же брата арестанта, его и судят по-новому и отдаляется наказание еще месяца на два, и цель его достигается.
Так меня еще два раза потом выводили, и
уж злились они, очень на меня злились, а я их еще два раза надул; третью тысячу только одну прошел, обмер, а как пошел четвертую, так каждый удар, как
ножом по сердцу, проходил, каждый удар за три удара шел, так больно били!
— Это Газин, арестант. Он торгует здесь вином. Когда наторгует денег, то тотчас же их пропивает. Он жесток и зол; впрочем, трезвый смирен; когда же напьется, то весь наружу; на людей с
ножом кидается. Тут
уж его унимают.
— Взбудоражил, наконец, я моих хохлов, потребовали майора. А я еще с утра у соседа жулик [
Нож. (Примеч. автора.)] спросил, взял да и спрятал, значит, на случай. Рассвирепел майор. Едет. Ну, говорю, не трусить, хохлы! А у них
уж душа в пятки ушла; так и трясутся. Вбежал майор; пьяный. «Кто здесь! Как здесь! Я царь, я и бог!»
Сидя в кухне и потирая избитую голову, я быстро догадался, что пострадал зря:
нож был тупой, им даже хлеба кусок трудно отрезать, а
уж кожу — никак не прорежешь; мне не нужно было влезать на спину хозяина, я мог бы разбить стекло со стула и, наконец, удобнее было снять крючок взрослому — руки у него длиннее.
— Ах ты, — вот
уж дурак! — подняв
нож, сказал Кожемякин, с чувством, близким к жалости. — Да разве этим можно? Она железом окована и двойной замок, болван!
— Дурак ты, дурак! — вставая с пола, сказал Кожемякин обиженно и
уже без страха. Он зажёг огонь и вздрогнул, увидав у ног своих обломок
ножа.